Шельпяков Сергей

Восьмая Мая

— Согласен, вопрос не ординарный, — Воланд не стал ждать ответа. — Что может быть более относительным, чем справедливость? СИСТЕМА формирует у граждан такой образ справедливости, который её устраивает и правым объявляется тот, у кого права. Для этого и нужны кодексы, законы, право — вся эта судебная галиматья.
— Мне кажется, это нужно для нормальной жизни общества, — очнулась Майка. — Разве можно жить без законов и правил? Каждый тогда будет устанавливать свои правила, делать, что вздумается и ничего хорошего из этого не выйдет.
Старик покряхтел, усаживаясь удобнее.
— Это так, несомненно, но я говорю не о том. Почему, ты думаешь, не все решения в судах доверяют искусственному интеллекту? Мы же полагаемся на него в сложных расчётах, в постановке диагноза, мы летаем на автопилотах и так далее. Да что там, мы разрешаем роботам себя оперировать, доверяем свою жизнь в прямом смысле, а судить не даём! Так, разве что мелочёвку, бытовуху всякую.
Воланд замолчал и пожевал губами. Майка сделала понимающий вид, чтобы её опять о чём-нибудь не спросили, но старик похоже и не собирался. Казалось, что он сел на любимого конька и слезать не торопится.
— Дело в том, что в судах решается вопрос не о том, кто прав, кто виноват, а на чью сторону встанет суд. Это очень удобная позиция и в подавляющем большинстве случаев суд работает, как надо СИСТЕМЕ. А если всё-таки её интересы оказываются под угрозой, то давно известен другой путь: когда нельзя дать силу праву, можно дать право силе. Образ социальной справедливости опирается на штыки силовых структур и преподносится гражданам как единственно верный, истинный образ. Да, истина может быть одна на всех, но правда-то у каждого своя! Поэтому и существуют «серые зоны», разве не так?
Воланд замолчал и полез во внутренний карман пиджака. Майка не знала, следует ли ей отвечать, или вопрос был риторическим. Услышанное она понимала, как отдельные фразы, но общий смысл сказанного вызывал сомнения, и она промолчала.
Старик тем временем стал хлопать себя по карманам, а затем достал откуда-то цилиндрический предмет, размером с безымянный палец, похожий на сигару. Он поднёс сигару к носу и стал задумчиво нюхать, слегка наклонив голову набок. Его ноздри смешно трепетали, и Майка с трудом сдержала улыбку. В чёрных стёклах очков отчётливо виднелись две её маленькие копии, но куда смотрит Воланд, было непонятно.
— Вы сказали, есть две причины?
Губы старика растянулись в улыбке, став от этого ещё тоньше и бледнее. Она невольно отметила, что зубы у него все на месте, ровные и белые, как на подбор — явно искусственные все до единого. Захотелось спросить, где это в «серой зоне» процветает стоматология, но такой вопрос казался бестактным. К тому же, один вопрос она только что задала и, задавая второй вдогонку, только усугубила бы его бестактность.
Старик перестал обнюхивать сигару и сказал:
— Верно, деточка! Позволь заметить, что красота у тебя сочетается с умом, а это редкость в наше время. Артефакт больного социума, скажем так.
Воланд зажал губами коричневый цилиндрик. Вместо того, чтобы поджечь, он просто сплющил пальцами свободный конец сигары. Появился красный огонёк, который не дымил, а кончик сигары тут же принял прежнюю округлую форму. Щёки старика втянулись, и красный огонёк яростно зардел искусственным жаром.
Сделав затяжку, Воланд поднял лицо вверх и выдохнул облако белого пара к потолку.
— Электронная сигара? — догадалась Майка и он кивнул.
— Что делать, сплошная бутафория. Никотин убивает, а тут хотя бы имитация процесса. Вкус не очень, но запах! Удивительно, как он похож на запах настоящих сигар!