Шельпяков Сергей

Восьмая Мая

Гусеница решилась, наконец, заползти на ладонь. Актор встал с кресла, посмотрел на гусеницу и улыбнулся:
— Ты как она. Тоже думаешь, что крыльев нет, что просто умираешь — и всё.
— А они есть?
— Всегда есть что-то, чего мы не знаем. Может быть, оно и к лучшему. Ни к чему тебе знать, сколько шансов найти один-единственный лейкоцит среди миллиардов подобных.
— Я же не вспомню этот разговор, так почему бы не узнать, сколько у меня шансов?
— А сколько шансов у бумажной кошки поймать в огне асбестовую мышку?
— То есть…
— Всё будет так, как ты хочешь, но не так, как ты представляешь.
— Ты обещаешь?
— Обещаешь? Ты серьёзно? — Актор повернулся и двинулся прочь.
Он уходил, не оглядываясь, и чем больше отдалялся старик, тем меньше оставалось жизни вокруг Майки и в ней самой. Сначала пушистая гусеница застыла на ладони засохшим рогаликом. Потом замолкли и пропали птицы, а ветер перестал качать ветви деревьев. Постепенно растворились и сами деревья, точно акварель в воде. Исчезли цвета, запахи и звуки, опустевший мир истаял и истончился, представ перед ней плоским и серым, как карандашный эскиз. И как рисунок под ластиком художника этот мир стирался и пропадал. А вместе с ним пропадала она. Только фигура старика, ушедшего далеко вперёд, оставалась чёткой и яркой, словно из всего нарисованного художник решил оставить именно его…