Шельпяков Сергей

Восьмая Мая

Теперь она была на поляне, в центре которой стояла простая садовая мебель: круглый столик и два ротанговых кресла. Сияющий шар, бывший Взгляд, сгустился, обретая форму человеческого тела, и превратился в седовласого старца в белоснежном костюме-тройке, который уместился в одном из кресел.
Он улыбнулся и показал ей на свободное место: садись.
Майка подошла и села, ничуть не удивившись своему старому-новому телу и знакомому платью на себе и даже маникюр, который она делала редко, а такой — голубой перламутр — вообще единожды, не вызвал замешательства. Всё было так, как должно было быть и никак иначе. Интересовало другое, и она собралась уже с духом, чтобы спросить, но старец заговорил первым:
— Зови меня Актор, — сказал он. — И что бы ты себе не думала, я не бог.
Она не верила в бога, но и убеждённой атеисткой не была. Серединка на половинку, как говорится. В жизни Майка придерживалась скорее атеистических взглядов, но любой религиозный феномен мог поколебать её внутреннее неверие, так же как любой научный факт укреплял его обратно. Происходящее с ней сейчас нарушило это хрупкое равновесие больше обычного, и её верующая половинка ощутимо перевесила, но слова старца вернули всё по своим местам. Обычное дело — надеешься на лучшее, а потом примиряешься с тем, что есть.
— Ну вот, а я уж размечталась, что в рай попала!
— Рай или ад — это не место, а состояние. Но я рад, что у меня получилось сотворить для тебя то, что ты посчитала раем.
Он выглядел намного старше неё, но она понимала, чувствовала: никакого значения это не имеет. Ни для него, ни для неё, ни для окружающей реальности, если можно было это так назвать. Его облик был как аватар — всего-то интересная ширма для глаз и ничего больше. А за ней скрывалось нечто настолько ни на что непохожее, что без этой ширмы в два счёта свело бы с ума. С Актором-аватаром было легко, как со старым знакомым и можно было не думать над словами и говорить, что в голову взбредёт.
— Суицидники попадают в ад, почему же ты его мне не сотворил?
— Потому что я не судья тебе. Мои функции гораздо скромнее.
— А как бы выглядел ад, интересно?
— Представь, что ты мучительно умираешь, — она тут же увидела мысленным взором, как корчится на полу полигона от боли, спродуцированной нейрофоном. — Это может длиться совсем не долго, а может растянуться так, что мало не покажется. В искажённом представлении умирающего мозга секунда может восприниматься как вечность. Полсекунды запросто могут длиться квинтильон лет.
— Я даже числа такого не знаю.
— Знаешь, но не помнишь.
— И как же это понимать?
— Понимай, как умеешь. Я вот могу себе представить вечность, а ты нет. Зато мне трудно представить отдельный отрезок времени — скажем, такой, как твоя жизнь.
— Почему?
— Для тебя время прямолинейно и двигается от одного события к другому как точка, которая копирует сама себя и превращается в линию. А для меня это замкнутая кривая, бесконечный круг. Так стрелки часов зацикливаются на циферблате и бегут по одной дорожке. Убери с циферблата цифры и получишь отдалённое представление о том, что значит для меня время. Числа не имеют значения, когда нечего считать. У бесконечности предела нет.
— Бесконечность… — она посмаковала слово, как бы пробуя его на вкус. — Как тебе в ней?
— Всё познаётся в сравнении, а мне сравнить не с чем. Для меня время это лишь тень вечности. Говорят, что вечность в конце надоедает, но я не уверен.
— Конец вечности? Звучит забавно. Но сама идея вечной жизни меня пугает.
— Чем же пугает?
— Если бы всё бесконечно повторялось, мы были бы распяты в бессмертии, как Спаситель на кресте.
— Ты помнишь свой смертный опыт, и это тебя ранит.