Шельпяков Сергей

Восьмая Мая

Майка открыла глаза, но ничего вокруг не изменилось и пришлось изменяться ей, пришлось признаваться себе самой в бесповоротности случившегося. Смысл содеянного вломился в сознание во всём своём неприглядном виде, и внутри что-то упало, словно душа грохнулась в обморок. Она бы с радостью последовала вслед за ней, но не могла при всём желании. Было странное чувство разобранности, словно бы отдельности всего от всего: отдельно душа в блаженной коме, отдельно тело, напряжённое как натянутая тетива и отдельно ворох бессвязных мыслей в голове на фоне колокольного звона. Этот тревожный набат подстёгивал её, не разрешая сдаться, не давая прилечь на кровать, отстраниться от происходящего. Он не давал даже просто стоять на месте в оцепенении, а требовал сделать что-нибудь и сделать без промедления.
Майка подошла к креслу, на котором сидел Ключник, сняла с его руки коммуникатор и выбежала в коридор. Добежала до лифта, благо заблудиться в прямом коридоре было негде, и нашла шкафчик для коммуникаторов, больше похожий на сейф. Поднесла к нему браслет Ключника и электронный ключ из таблицы отомкнул замок. Внутри оказалось несколько рядов одинаковых штырьков, похожих на жёрдочки в птичьей клетке. Два коммуникатора висели рядом на отдельных штырьках, и она схватила свой белый. Развернула экран и увидела три непринятых вызова и четыре сообщения.
Звонила Кира, все сообщения тоже были от неё и выглядели так:
«чего не отвечаешь, ты в бункере?»
«я приеду»
«этот поц мне битый ключ подсунул»
«НУ ТЫ ГДЕ»
Капслок в последнем сообщении говорил о крайней степени раздражения, потому что писать так для Киры было несвойственно. Майка представила, как подруга рыщет по всему «Бункеру» и не находит её, звонит и не дозванивается, свирепеет потихоньку от всего этого и одновременно волнуется за неё всё больше и больше. А потом Ключник успокаивает её наглой ложью, и Кира уезжает с лёгким сердцем, немного обиженная, что Майка не предупредила, но всё-таки больше успокоенная, чем обиженная…
Первым желанием было позвонить Кире, вторым позвонить хоть кому-то, а третьим растоптать коммуникатор ногами, потому что невозможно было вообразить, как рассказать обо всём произошедшем, но она не сделала ни того, ни другого, ни третьего.
Майка надела свой коммуникатор на левую руку, коммуникатор Ключника на правую, встала напротив двери лифта и нажала кнопку вызова.
— Требуется допустимый идентификатор.
Механический голос прозвучал откуда-то сверху, и Майка подняла голову, силясь понять, чего от неё хотят. Таблица электронных ключей в этот раз не сработала, и она вспомнила про двухфакторную авторизацию, о которой говорил Гога. Нужен идентификатор Ключника, привязанный к соцкарте, иначе отсюда не выбраться. Она развернулась на месте и рысцой побежала обратно к его жилищу.
Смертельная мизансцена в комнате за время её отсутствия немного изменилась — секира лежала на полу возле кресла, а голова мёртвого Ключника свесилась на грудь под неестественным углом.
Майка подняла секиру и примерилась. Обе руки Ключника лежали на подлокотниках кресла и важно было не перепутать в которой соцкарта, чтобы не проделывать грязную работу дважды. Кажется, он правша. Она размахнулась и врубила лезвие в правый подлокотник. Отрубленная кисть руки шмякнулась на пол, и вяло закровоточила, быстро иссякнув. Майка бросила секиру, нагнулась и подняла отрубленную кисть за безымянный палец.
Она собиралась вернуться к лифту, когда услышала знакомое шебуршание и вспомнила про загадочную белую дверь. Майка подошла к ней и остановилась, ожидая, что сработает автоматика. Так и случилось — нужный ключ активировался, и белая дверь сдвинулась вбок, утопая в стене.
За дверью было темно и тихо. Майка ждала, что загорится свет, но этого не произошло. Из темноты пахнуло запахом старости и лекарств. Потом прозвучал дребезжащий голос:
— Русланчик?
Майка замерла. В темноте что-то зашевелилось и двинулось к выходу смутным пятном. Появилась старуха, которая шла с вытянутыми перед собой руками. На ней была бесформенная и местами до дыр протёртая ночнушка из пёстрой когда-то ткани, выглядевшая застиранной и блеклой. Слепо глядя перед собой широко раскрытыми глазами, старуха двигалась прямо на Майку маленькими птичьими шажками.