Шельпяков Сергей

Восьмая Мая

Она видела из-под полуопущенных век его ноги в белых кроссовках и хотела сказать, чтобы он говорил громче, а не бубнил себе под нос, но навалившаяся усталость вызвала безразличие, и стало всё равно.
Она зевнула в пол-лица и сказала:
— Я домой хочу.
Ключник прохрипел сбоку:
— А на посошок?
— Скоро пойдём, — сказал Гога.
Его ноги в кроссовках пошли куда-то, и Майка с трудом подняла веки. Гога взял пустой стакан у Ключника и подошёл к рыцарю. Веки налились свинцовой тяжестью, и она закрыла глаза.
— Ты… не путай там… — Ключника было слышно ещё хуже, чем Гогу.
Майка нащупала рукой стакан с виски, взяла его и поднесла к губам. Она всё делала медленно: каждое движение после паузы перетекало в следующее, а паузы становились длиннее, но она этого не замечала. Собственная заторможенность представлялась ей элегантной грациозностью. Майка пригубила виски и обожгла рот и губы, но это было приятное жжение, холодное как ментол. Посмаковав, она сделала глоток. Холодный жар пролился по горлу вниз, не требуя запивать или заедать себя и Майка доцедила стакан до дна маленькими глотками.
Темнота перед глазами развернулась в настоящее представление. Поначалу летали красновато-сизые бесформенные пятна, словно на глаза надавили пальцами, но постепенно это хаотичное движение упорядочилось, пятна обрели чёткие формы и расцветились всеми цветами радуги, как бензиновые сполохи на воде. Потом вместо них появились цветные хула-хупы, флюоресцирующие в черноте, но вскоре и они пропали, уступив место разнообразным геометрическим фигурам. Круги, ромбы, трапеции, конусы, треугольники и другие фигуры, названий которых она не помнила, а скорее и не знала никогда, плавали перед закрытыми глазами, словно спроецированные на внутреннюю поверхность век, сложно взаимодействуя между собой, образовывая многоцветный узор, симметричный как в калейдоскопе.
Когда на этом феерическом фоне появился Призрак, узоры не исчезли, не поблекли красками, но потеряли свою симметричность, и общая целостность картины распалась на отдельные фрагменты. Как будто своим появлением он разбил вдребезги прекрасный витраж. Фрагменты витража беспорядочно плавали, просвечивая сквозь Призрака, они сталкивались, перетекая друг в друга, сплетались и расплетались самым замысловатым образом.
Призрак сказал что-то, но Майка не поняла. Она хорошо его слышала, гораздо лучше, чем Гогу, а тем более Ключника, но не понимала ни слова, как будто Призрак говорил на инопланетном языке. Человеческую речь это напоминало лишь отдалённо, словно запись голоса включили задом наперёд. Ударения и вся последовательность букв потеряли свои места, и его слова превратились в бессмыслицу, в какую-то магическую абракадабру.
— Я тебя не понимаю! — сказала она Призраку громко, как глухому.
— Что? — голос Гоги донёсся как будто из другой галактики, и она не обратила на него внимания.
Призрак опять разразился чередой извращённых звуков и даже начал жестикулировать руками, чего раньше за ним не водилось, но всё было тщетно — она не понимала ни слова из того что он говорил. Майка улыбнулась диковинным звукам, которые начали непостижимым образом переплетаться с кусками геометрической мозаики, по-прежнему витающими перед глазами, образовывая необычайно уродливую и бессмысленную конструкцию, которую она ещё несколько минут назад и представить себе не могла, а сейчас с любопытством разглядывала со всех сторон. Постепенно в этой чудной конструкции стала проступать красота сквозь уродство и даже бессмысленность начала перерождаться во что-то значимое, чему она почти подобрала название — на языке крутилось, да не родилось — когда Призрак замолчал, и вся конструкция рассыпалась с печальным перезвоном, как хрустальный замок на холме.